Листая семейный альбом Алексея Александровича Изотова, я невольно задержала взгляд на некоторых фотографиях: сразу заметно – фото старые, но совершенно не выцветшие, еще той, платино-палладиевой печати, и лица людей такие необычные, мягкие, одежда немного несуразная.
Наверное, довоенные, подумала я и вытащила один снимок из пластикового кармашка. Перевернула его обратной стороной, и от изумления глаза мои округлились: снимок датирован 1931 годом!
– Моя мама положила фотографии в сундук вместе с другими дорогими для нас вещами и, перед тем как мы убежали, закопала во дворе дома. Поэтому они и сохранились, – ласково поглаживая слегка потрепанные глянцевые прямоугольники с запечатленными на них любимыми лицами, объясняет Алексей Александрович.
А бежали семилетний Леша с мамой от немецких войск. В деревню Лазаревичи Тихвинского района, где жила семья нашего героя, фашисты пришли почти сразу после начала войны.
– И после окончания войны никто из наших мужчин не вернулся, – вздыхает и хмурится ветеран. – Семья у деда была большая – он сам, пятеро сыновей и две дочери. Жили все в большом двухэтажном доме. Где я и родился в 1934 году. Мой отец, один из братьев, погиб в 1939 году, в войне с финнами. А все остальные сгинули в Великую Отечественную. Только две сестры в живых остались, Надежда да Анастасия.
Леша с мамой выжили чудом. А ведь бои за деревню были особенно ожесточенными, и Лазаревичи несколько раз переходили из рук в руки – немцы всеми силами пытались удержать под контролем северную железную дорогу, по которой шло снабжение в Ленинград.
– Перед самым началом войны нам была команда рыть окопы, все жители Лазаревичей копали, – вспоминает Алексей Александрович. – Окопы еще долго после войны на том месте оставались, – он машет рукой в сторону, где располагались спасительные ямы. – Мы их так и называли: наши окопы. Когда люди узнали, что немцы взяли Тихвин, похватали вещи, кто что смог. Кому было, что закопать ценного, – закопали, вот как моя мама сундук с пожитками. И все ушли в окопы. Спрятались. Но немцы быстро нас обнаружили и погнали обратно в Лазаревичи. Загнали всех в один большой дом. Распорядились, что выходить можно только с 10 утра до 6 часов вечера. После – ни-ни.
Так и жили.
– Если мы выполняли распоряжения немцев, они нас не трогали, – поясняет ветеран и добавляет:
– Это были передовые немецкие части. Мы им были не интересны. А вот сзади шли карательные отряды, они многое творили. Слава богу, до нас они не дошли.
Потом людей переселили в подвал дома, где стояла немецкая кухня.
– Помню, мы ходили к немцам просить еды, каши, которая у них оставалась, – густые, почти боярские брови ветерана наполовину прикрывают его глаза, но даже сквозь них видно, как блестит в глазах слеза. Слеза голодного мальчишки. – Самое страшное для меня на войне были не пули, не снаряды, не убитые солдаты. Самое страшное – это голод.
После освобождения Лазаревичей, уже ближе к лету 1942 года и дальше, вроде и колхозные поля начали засевать, и в домах появилась какая-никакая скотина, но люди все равно не могли поесть досыта.
– Есть было нечего. И было все очень строго, – смотрит на свои руки ветеран. – Растет на колхозных полях пшеница, а колоски собирать нельзя – сразу попадешь. Собирали мы гнилую, мерзлую картошку… Загусту ели. Видимо, чтобы люди не умерли с голода совсем, нам откуда-то привозили муку – то ли ржаную, то ли еще какую. Мама замешивала ее в горячей воде и ели, как кашу. Каждому помаленьку. Весной, летом – щавель ели, белоголовки… А когда стали ходить в школу, там нас, детей, подкармливали щами из крошева. Крошево – это листы от капусты, верхние, зеленые, самые жесткие. Их крошили ножами и варили, это были щи. Голодно было. Жутко. Но как-то выжили все. Не пойму даже, почему выжили. Должны же были все умереть. А, оказывается, не умерли. Вот чем запомнилась эта война… Голодом.
После начала немецкой оккупации Лазаревичей прошел месяц.
– В декабре начали наступать наши войска, – продолжает вспоминать А. Изотов. – Помню, начались взрывы, стрельба. Мы вышли из подвала, боялись, что дома завалит. Столпились в коридоре и вдруг слышим – кричит кто-то: «Командир, немцы! Командир, немцы!». Это наши солдаты нас за немцев приняли. А женщины начали кричать: «Да свои мы, свои! Не стреляйте!». Нам в ответ: «Выходите по одному!». А мы же всей кучей, боимся, что расстреляют нас, так толпой быстрей и вывалились из коридора. Солдат кричит на нас: «Кому сказал, по одному выходить! Становитесь все к забору!». Мы бежим к забору, а сами боимся, что расстреливать нас будут, – даже слегка посмеивается ветеран. – А оказывается, он нас спасал. Самолеты немецкие как раз летели, строчили, так вот он нас под забор поставил в линеечку, чтоб в нас не попало. Пролетели. «Все бегите в окопы!» – снова командует фронтовик. Мама меня схватила за руку и бегом, огородами! Все наши толпой добежали до окопов, спрятались и пересидели бой, до самого вечера отсиделись. И самое что удивительное – никого из нас не ранило и не убило. Хоть и бежали под пулями.
Вечером к окопам, где прятались люди, подошел военный и сказал: все уходите отсюда.
– «Куда? Куда уходить-то?» спрашивают его женщины, – всплескивает руками Алексей Александрович. – А он отвечает: «Куда хотите. Если хотите быть живыми, уходите на восток. Завтра здесь такой бой будет – никого в живых не останется». Хорошо я это помню – собрались, закутались кое-как и пошли в сторону Астрачей. Дошли до деревни. Нас пустили переночевать. И буквально через пару дней узнаем, что наши Лазаревичи освободили все-таки, – улыбается ветеран, и по-юношески красивая улыбка чудесным образом преображает его лицо. Густые брови поднимаются вверх, открывая яркие, умные, сохранившие живой блеск глаза. – Три раза наша деревня переходила из рук в руки.
Особенно запомнилось мальчишке, как выглядела родная деревня после боев.
– Пришли мы, а вокруг все разбито. Деревня вся была исковеркана, до неузнаваемости. Над развалинами горевших домов еще дымок курится, а на месте остальных – просто груды развалин после бомбежек. Дымом пахнет, – как бы немного втягивает в себя воздух ветеран. Возможно, этот запах разбомбленной родной деревни он помнит до сих пор. – А на улицах полно трупов, разбитой техники, машины, прицепы перевернутые. Даже танки подбитые стояли. А из люков погибшие танкисты висели. Танки, видимо, горели, а они, раненые, пытались выйти… Как сейчас это помню.
Но пацаны есть пацаны. Дети любопытны. И Леше было почему-то совсем не страшно видеть мертвых людей и разбитую технику.
– Нам было очень любопытно, мы лазали везде, – рассказывает он. – Бегали смотреть, как наши растаскивали технику. Как другими машинами переворачивали и ставили на колеса разбитые. Танки разбирали, разрезали, утаскивали. А мы подбирали оружие, рассматривали. Военные быстро очистили деревню от разбитой техники, мин, снарядов.
Потихонечку люди стали обживаться на обломках. Поначалу Леша с мамой и еще двумя семьями ютились в небольшой баньке, топили ее, согревались. Потом постепенно люди начали латать не совсем разбитые дома и селиться в них по несколько семей.
– Ходили друг к другу за помощью, – вспоминает ветеран. – Выживали все вместе.
Кое-как дожили до весны. И тогда началось страшное. После зимних боев разбитую технику и погибших из самой деревни убрали, а на поле около Лазаревичей, с северной стороны, откуда шло наступление, остались лежать убитые советские солдаты. И по весне, когда начал таять снег, жители стали собирать трупы и хоронить их в одной большой братской могиле. Занимались этим женщины и дети.
– Бригадир нас собрал, нашли лошадь, – вспоминает ветеран. – Наши матери водили нас, ребятишек, с собой, не оставляли одних. Брали мертвых за руки и за ноги, грузили на телегу и свозили на берег реки. Там была вырыта огромная яма. И в эту яму всех солдат сворачивали. Сбросали, зарыли. Еще мы обязательно проверяли медальоны, чтобы близким потом сообщить. Но у большинства медальонов не было. Я не понимал, почему. А потом, уже много позже, узнал: у солдат вроде считалось плохой приметой брать с собой медальон. Якобы, если возьмешь – то тебя обязательно убьют.
Алексей Александрович немного помолчал, перевел дух и продолжил:
– Над той общей могилой мы поставили доску с надписью «Память героям». Долго она там простояла. Но, видимо, мы не всех собрали – кого-то землей в воронках засыпало, а кого-то и свои же в ямах от снарядов захоронили. Я это знаю, потому что потом, когда на поле делали мелиорацию, среди кореньев и камней рабочим попадались человеческие кости.
В 1947 году было распоряжение перезахоронить останки на кладбище в Тихвине.
– Приехали мужики на лошадях, с гробами, раскопали могилу, – описывает происходившее ветеран. – Сложили кости в гробы и увезли. Ну, много ли они там уложили? Конечно, не всех перезахоронили. Я всегда ходил мимо этого места и знал: достали оттуда немногих. А место это разровняли. И лишь совсем недавно, когда я был старостой деревни, приезжали поисковики. Я им все показал, они раскопали это место, много останков и личных вещей убитых нашли. Насобирали десять мешков костей. Но и они не всех достали, я думаю.
Слушая, как спокойно рассказывает Алексей Александрович о захорони убитых, я спросила:
– А страшно Вам не было? Вы же дети, а тут – убитые люди…
– Что удивительно – не было никакого страха, – восклицает А. Изотов. – А почему не было страшно, не знаю. Может, уже привыкши к этому были… Мы же много видели убитых солдат. Вот помню, доставали двоих из воронки у реки. Они в шинелях еще были, с винтовками. Обычное дело. Берем, тащим – и на подводу, хоронить.
Более или менее жизнь в Лазаревичах стала налаживаться после освобождения Тихвина.
– Сразу открылась школа, – рассказывает ветеран. – Она была еще до войны построена. И я пошел в первый класс. Окончил 5 классов. А дальше – школа в Тихвине. Ходили туда пешком, нас было 12 человек. Начали сеять зерно, сажать картошку, капусту, коров стали людям давать. Постепенно становилось получше. И вот что я очень хорошо запомнил, так это победу!
Алексей Александрович немного приосанивается.
– Ни радио, ни телефонов, ни света – ничего же не было. А наши деревенские ходили работать в Тихвин на склад топлива, – улыбается он. – Пришли они с работы утром и сказали: война кончилась. Все тут обрадовались, плакать стали. А днем со стороны Паголды летел самолет, и из него разбрасывали такие бумажки, листовки: «Война окончена. Поздравляем с победой!». Больше там ничего не было написано. А мы бежали, помню, со школы и пытались хватать эти листовки, чтобы посмотреть, что там написано, – смеется А. Изотов, – а они маленькие такие!
Эхо войны еще долго звучало в Лазаревичах.
– Мины, снаряды находили. То там рванет, то здесь. Люди говорили: «Эхо войны откликается». Был случай, человек восемь нас, ребятишек, на плоту переправились на другой берег реки, развели костер, – вспоминает ветеран. – Собирали оставшиеся там снаряды, патроны. И хватило же ума бросить снаряд в огонь. Прогремел огромный взрыв! Одного убило сразу насмерть, Гошу Луковецкого. Второго сильно в ногу ранило. А мне лицо обожгло, я в стороне стоял. Долго тогда лежал в больнице.
Но любопытство все равно распирало. Вокруг нас чего только не было – винтовки, патроны. Находили, бросали в костры, патроны взрывались… Было любопытно, интересно. Вот помню, Кудрявцевы Оля и Лида нашли снаряд и стали смотреть, что там. Он взорвался, обеих убило.
Потом уже, в семидесятых годах, двое ребят нашли мину минометную. И что ума хватило – стали ее пилить, чтоб посмотреть, что внутри. Мина взорвалась, обоих убило.
И этот случай особенно врезался в память Алексея Александровича и его супруги Валентины. Ведь были те парнишки – лучшими друзьями их сына. И по чистой случайности он не оказался третьим в этой трагедии – тетя в тот день забрала его с собой в город, за хлебом. Счастливый случай.
– А так бы и наш там был, – смахнула слезинку В. Изотова.
– Вот видите, – вздохнул ее супруг. – Уже и война кончилась, а сколько детей еще погибло. И это только у нас, в Лазаревичах.
Всего, по воспоминаниям Алексея Александровича, из их деревни были призваны на войну чуть более 30 мужчин и юношей. А вернулись только двое.
– Многие из них с нами по дворам бегали, играли. Пацаны еще – какие из них вояки, – вздыхает он. – Конечно, они и гибли в первую очередь. Мама мне рассказывала, что в госпитале, где она работала во время войны, умирало очень много именно молодых солдат. А в школу нас ходило 12 человек, и ни у кого не было отца. Нельзя, чтобы такое повторилось.
Анна ТЮРИНА
