Зое Ильиничне Штаповой – 101 год. Но, глядя на неё, вы никогда об этом не догадаетесь, пока ветеран не назовёт год своего рождения.
– Я родилась в Ленинграде в 1919 году, – улыбается эта красивая, нарядно одетая женщина. Волосы аккуратно уложены в причёску, на губах – чуть заметный слой нежно-розовой помады, на груди – брошь, на руке – перстенёк, чёткая, хорошо поставленная речь… И только подсевший с годами слух выдаёт её почтенный возраст.
– В ночь с 21 на 22 июня в дверь нашей квартиры позвонила испуганная соседка и сказала, что ее муж Федот по радио услышал: началась война. Мы еще не знали об этом, и папа сказал: да что ты, приснилось, наверное, мужу-то! А через три часа соседка снова зашла к нам, тихо опустилась на табуретку и сказала, что Федот уже ушел по повестке в военкомат, – вспоминает Зоя Ильинична.
Сама девушка на тот момент была студенткой третьего курса I Ленинградского медицинского института имени академика И.П. Павлова. И в то роковое воскресное утро готовилась к последнему на летней сессии экзамену – сидя в комнате, штудировала учебники по детским болезням.
– Мое окно выходило на Гаванскую улицу. И вдруг я вижу, как рабочие несут по улице заградительные ежи. Мне стало очень страшно: куда они их несут, зачем? Все стало понятно, когда в полдень выступил Молотов.
Все вокруг разделилось на до и после. Счастливая жизнь девушки, в которой была нежность и любовь родителей, субботние походы в театры с папой и воскресные посещения концертов с мамой, веселые прогулки с друзьями, осталась в прошлом. Впереди – жизнь по законам военного времени: под постоянными обстрелами, в голоде и холоде, без воды и света, на взрывающихся от бомбежек улицах, в огне и дыму, под оглушающий вой сирен, под стоны умирающих…
Блокада – это прежде всего голод. Вот как описывал его академик Дмитрий Лихачев, сам переживший все ужасы блокады, в своей книге “Мысли о жизни”:
“Сцены были ужасные. Некоторые голодающие буквально приползали к столовой, других втаскивали по лестнице на второй этаж, где помещалась столовая, так как они сами подняться уже не могли. Третьи не могли закрыть рта, и из открытого рта у них сбегала слюна на одежду. Лица были у одних опухшие, налитые какой-то синеватой водой, бледные, у других – страшно худые и темные. А одежды! Голодающих не столько мучил голод, как холод – холод, шедший откуда-то изнутри, непреодолимый, невероятно мучительный. Поэтому кутались как только могли. Женщины ходили в брюках своих умерших мужей, сыновей, братьев (мужчины умирали первыми), обвязывались платками поверх пальто, еду женщины брали с собой – в столовых не ели. Несли ее детям или тем, кто уже не мог ходить”.
В таком аду начался трудовой путь Зои.
– В один из дней, в самом начале блокады, я была в гостях у своих знакомых, они жили возле большого дома (неофициальное название административного здания в Санкт-Петербурге на Литейном проспекте, построенного в начале 1930-х для управления НКВД – прим.), и началась бомбежка, – вспоминает ветеран. – Этот хаос, кошмар продолжался больше часа. Когда я вышла на улицу, чтобы идти домой, мне показалось, что весь Ленинград горит. Куда бы я ни взглянула – везде было пламя.
Война и блокада отняли у девушки всех родных, до единого. Уже в августе 41-го погиб при бомбёжке ее отец, рабочий завода “Красный гвоздильщик”, боец 1-й ленинградской дивизии народного ополчения Илья Штапов. В марте 42-го скончалась от истощения мама, Евдокия Матвеевна. Один за другим погибали от голода и холода дяди, тети, двоюродные сестры и братья. Зоя осталась круглой сиротой. Откуда 22-летняя девушка брала силы – и физические, и моральные? Учеба не прекращалась и шла в ускоренном режиме: никаких летних каникул, вместо шести часов занятий – 8-10 часов, с наступлением холодов студенты-медики занимались в насквозь промерзших аудиториях, под грохот бомбёжек, борясь с раздирающим чувством голода.
– На лекции и обратно домой я добиралась пешком, от моего дома до вуза было четырнадцать трамвайных остановок. А после учебы – дежурства в клиниках и госпиталях, занятия с населением по обучению оказанию первой медицинской помощи. Конечно, занимались мы, в основном, с женщинами и пожилыми людьми, теми, кто остался в Ленинграде. Мы дежурили на чердаках во время обстрелов, чтобы вовремя заметить и потушить зажигательные бомбы, если упадут на крышу. Хватали их клещами и засовывали в заранее приготовленные емкости с песком, – с горечью рассказывает ветеран. – В ноябре 1941 года мы окончили 4 курс. Всюду ужасный голод, смерти, холод. Отключен свет, вода… Сейчас, подождите минутку.
Зоя Ильинична потирает руки, как будто замерзла – воспоминания леденят душу, несколько раз глубоко вздыхает.
– Слов таких не найдешь, чтобы описать, как все это было страшно и тяжело. Хлеба не было. Конечно, паек нам выдавали, как рабочим – 250 граммов, но это не тот хлеб, что есть у нас сейчас. Хлеб был сырой: белый – смешан с березовыми опилками, а черный – с мякиной. Выбирай любой. К октябрю 1942 года в городе съели всех кошек, а к декабрю уже и собак не было. Очень много людей умирало, лежали прямо на улицах. Сначала их подбирали каждый день, а потом уже собирали и увозили один раз в месяц. Зашивали в одеяла, свозили в большие ангары и складывали, как дрова.
Диплом врача Зоя Ильинична получила 31 октября 1942 года. За все время блокады она работала участковым врачом в поликлинике, в медсанчасти Пролетарского завода, в воинской части. Врачи умирали на рабочих местах. Один из сокурсников Зои работал на “скорой”. И жизненные силы оставили его прямо там, рядом с пациентами, которых он спасал.
– Что самое интересное, во время блокады в Ленинграде не было инфекционных болезней, – отмечает З. Штапова. – Воды ведь не было, не то что тело – руки не мыли, а ни дизентерией не болели, ни брюшным тифом.
В 1944 году случилось неожиданное и невообразимо страшное для Зои событие: ее назначили начальником лазарета № 3 в лагере для военнопленных немцев.
– Я кричала: не пойду туда! Я их передушу! – Зоя Ильинична сидит, крепко сцепив руки. – А мне отвечают: это госприказ, вы ничего с этим не поделаете. Спрашиваю: почему вы меня туда направляете?
В ответ: вы хорошо знаете немецкий. Я говорю: не буду говорить по-немецки! Отвечают: мы вам переводчика дадим.
Вот такой жестокий поворот судьбы. В 25 лет врач Зоя Штапова, потерявшая в блокаду всю свою семью, возглавила лечебное учреждение для фашистов. Удивительно, каким самообладанием и выдержкой обладала эта молодая женщина: перед ней были враги, которые принесли ей самое страшное в жизни горе, разрушили ее молодость, уничтожали ее родной город и страну, а она должна была их лечить и ставить на ноги, как того требует профессиональный долг.
– Надо было терпеть и не ругаться, – вспоминает ветеран. – Конечно, пленные были тихие, никто из них уже против нас не выступал, не оскорблял, пыл с них сошел. А среди врачей, которые работали со мной в лазарете, были эстонец, австриец и немцы. Про одного из немцев даже сами пленные говорили, что он фашист из фашистов. И вот однажды произошел страшный скандал. Мы были на обходе, осматривали больного. Я же не разговаривала на немецком, и все думали, что я его не знаю и не понимаю. Осмотрела пациента, назначила лечение. И вдруг врач-немец начал говорить, что мы, русские, ничего в медицине не знаем и не понимаем, что советская медицина – это болото, и что он не будет делать то, что я назначила. Как же я его изругала! На его же языке, по-немецки! – Зоя Ильинична всплескивает руками. – Я кричала ему прямо в лицо и только руки в карманах держала, чтобы не ударить. А когда опомнилась, мы стояли с ним лицом к лицу. Он был в шоке. А я пошла в управление и сказала, чтобы его забрали из лазарета, что я с ним работать не буду.
Но фашистами были не все немцы. Был еще у нас хирург, пожилой, солидный немец. И я часто с ним советовалась по сложным случаям, например, просила осмотреть больного, а потом доложить. И он рассказывал мне о своих наблюдениях и выводах – как будто учил меня. Я ведь была самая молодая в лазарете, все остальные врачи были старше меня, – уточняет ветеран.
Но молодость не мешала ей быть грамотным специалистом. И однажды на совещании в Смольном лазарет № 3, где начальником была З. И. Штапова, был признан лучшим.
Неоднократно лучшей в Ленинградской области по различным направлениям признавалась и Пикалевская больница – именно в этот город уехала Зоя после окончания войны, в 1948 году, и стала главным врачом и основоположником здравоохранения в Пикалевском районе. Отработав в медицине 52 года (из них главврачом – 31 год), создала практически с ноля одну из передовых больниц области. Подробнее о ее работе и уникальном вкладе в здравоохранение можно узнать из книги “Жизнь врача длинною в век”. Издание вышло в свет небольшим тиражом. Большинство экземпляров Зоя Ильинична подписала лично.
Оставаться же после войны в Ленинграде молодой врач не могла, хотя ее об этом просили: здесь каждый дом, каждая улица напоминали о нестерпимой душевной боли.
– Это горе я до сих пор не пережила, – тихо говорит Зоя Ильинична. – Все это до сих пор у меня перед глазами. Когда по работе мне приходилось приезжать в Ленинград, я выходила на платформу, а слезы сами текли из глаз. Я видела трупы подо льдом, видела на улицах еле ползающих людей… А когда проезжала мимо домов, где жили мои погибшие в блокаду близкие или друзья, мне хотелось кричать.
Ветеран просит подождать, пока она соберется силами, чтобы продолжить рассказ. Потихоньку пьет воду из стакана, который с трудом удерживает дрожащими пальцами. И продолжает:
– Я как-то разбила зеркало дома и говорю мужу: поедем на Гаванскую улицу, там хорошая зеркальная фабрика, нам сделают на заказ такое зеркало, как мы хотим. Поехали. Только завернули с Большого проспекта на Гаванскую, как у меня началась истерика. А ведь я, как врач, никогда не верила в то, что можно так рыдать и не контролировать себя, что бывает не сдержать слезы и крик. И это случилось со мной. Муж тогда мне сказал, чтобы я больше никогда не ездила на Васильевский остров. Пока я жива, все это будет у меня перед глазами. Зачем людям дана такая большая память?
Анна ТЮРИНА
