Главная
О проекте
Газета "Красная звезда"
Поиск по сайту

Ранения, полученные на войне,
я чувствую и по сей день.

© Аркадий Григорьев

Людмила Константиновна Григорьева

“Тебе хорошо, Серёжа, ты уже не хочешь кушать"

- Когда мы встречались на улице с другими детьми, то буравили друг друга голодными глазами: а вдруг мальчик или девочка что-нибудь жует, - на глазах жительницы блокадного Ленинграда Людмилы Константиновны Григорьевой предательски блестят слезы, но ветеран изо всех сил старается скрыть их за улыбкой. От этого мурашки бегут по рукам и спине в сто крат сильнее. - Нам так хотелось кушать...

Хоть и было девочке на момент начала войны всего 4 года, цепкая детская память зафиксировала все до мелочей - блокадный голод, холод, смерть.

До войны семья Людочки - сама девочка, мама, папа, бабушка и крохотная сестричка, родившаяся в первый день страшного 1941 года, - жила на улице Римского-Корсакова в Ленинграде. Обычная трудовая жизнь обычной семьи: бабушка работала в порту, мама - на заводе резиновой обуви "Красный треугольник", папа был моряком - служил в морской пехоте. Вспомнить и описать атмосферу предвоенного города, последних дней мирной жизни Людмила Константиновна не может:
- Я была совсем маленьким ребенком, у меня были любящие родители, бабушка, - говорит ветеран.
Зато сама война и блокада врезались в память девочки на всю жизнь. О том, что немцы напали на Советский Союз, Людочка узнала из разговоров взрослых: мама и бабушка тревожным шепотом обсуждали с соседями навалившееся горе. Но девочка пока еще не осознавала весь ужас слов "война", "немцы", "враги". Папу сразу забрали на фронт.
- Этот момент я хорошо помню, - рассказывает Людмила Константиновна. - Папа высоко поднял меня на своих руках и сказал: ухожу я, ты тут за старшую остаешься.
Понимание, что происходит что-то очень страшное, пришло к девочке вместе с чувством непреодолимого голода.
- Это такое чувство - голод ребенка, - которое не передать никакими словами, - ветеран теребит руками подол своего платья и смотрит немного в сторону от камеры, пытаясь скрыть дрожь. - И детство сразу кончилось. Мы мигом повзрослели. И мы уже видели и запоминали все: обстрелы, бомбежки, пожары, голод, смерти, монотонный звук метронома, который цокал круглые сутки, а прерывался только тогда, когда диктор объявлял: граждане, воздушная тревога...
Однажды после обстрелов обломками завалило вход в бомбоубежище, где вместе со всеми прятались Люда с мамой и бабушкой. Почти два дня люди были заперты под землей и уже отчаялись снова увидеть небо над головой, но их спас отряд подростков-сандружинников. Прочесывая город, разыскивая обессилевших или раненых горожан, чтобы отправить их в больницы, ребята услышали из-под завалов крики и откопали нечастных. Больше в бомбоубежище семья Люды не спускалась. А во время обстрелов укрывались в подъезде на первом этаже, под лестницей.

- Я потом не раз видела отряды сандружинников, подростков лет 12-14. Проверив очередной дом, они вешали на него табличку с надписью. И я спросила у мамы, что там написано. Она ответила: "Живых в доме нет".
В октябре 1942 года от голода умерла младшая сестричка Люды.
- Мама сшила ей платье из нескольких слоев марли с синенькими бантиками, а затем зашила тельце в простынь, и мы отвезли сестричку к Троицкому собору, где был отправочный пункт на Пискаревское кладбище. Когда мы принесли ее туда и сдали, я увидела, что тела сложены штабелями, как дрова. А когда машина подъехала, то никто никого аккуратно не укладывал - кидали умерших и погибших в кузов, тоже как дрова.
Ветеран немного помолчала, снова улыбнулась дрожащими губами и продолжила:
- Смерть была повсюду вокруг. Мы буквально ходили с ней за руку и перешагивали через нее - через тела, которые лежали на улицах. Мама говорила, что уборка в городе проводится один раз в неделю, по четвергам. А еще я часто сидела у окна, ожидая маму, и видела, как в один момент обрывалась человеческая жизнь. Вот идет женщина, как тень, еле-еле передвигается, по стеночке, ноги едва тянет и вдруг - как будто споткнулась она, упала. И все, больше не встала. Со временем мы привыкли к смерти, и уже не было страшно увидеть мертвого - помню, как весной 1943 года ленинградцы вышли на субботник, растаскивали как могли завалы, и как из-под снега вытаивали тела - кто в какой позе, кого как смерть застала. И уже было не страшно, мы привыкли, было все равно...
Людмила Константиновна до сих пор вспоминает, как голодными глазами следила за мамой, когда та делила на три части положенный девочке на день кусочек хлеба - 125 граммов.
- Когда она резала этот хлебушек, я не спускала глаз с ножика - все надеялась, что упадет какая-нибудь крошечка, и я ее подберу. Но, конечно, это был такой хлеб, что никакой крошечки там не было.
Деликатесом для Людочки, как и для любого жителя блокадного Ленинграда, был сваренный столярный клей. Пытаясь хоть как-то утолить сжигающее изнутри чувство голода, люди варили кожаные ремни, подошвы. Плавили снег и пили талую воду с солью. Счастливчиком был тот, кто сумел достать дуранды, жмыха.
- У меня были друзья, два мальчика - Витя и Алеша, - вспоминает наша героиня. - Мы все втроем пережили войну и блокаду. Витя был настолько истощенный, худой, что мы звали его Кощей Бессмертный. И вот я часто думаю: ведь и я, наверное, выглядела так же, как и Витя. Хотя, конечно, дружбы в современном понимании и общения толком никакого не было. Мы всегда искали хоть какие-то крохи, чтобы скушать. И даже, бывало, кто-то из нас находил корочку сухую, так мы ее еще и делили между собой.
А еще не покидает ветерана мысль, что и ее, и мальчишек от голодной смерти в какой-то мере спасли те кусочки сахарку - буквально с ноготок, которыми детей угощали солдаты из зенитного расчета, что стоял у Исаакиевского собора.
Еще одним безжалостным убийцей в блокадном Ленинграде, кроме голода, был холод.


- Он добивал наповал. Мы очень боялись уснуть и замерзнуть во сне, - вспоминает ветеран. - В комнатах стояли печурки, трубы были выведены в окна, называли их почему-то галанки. И в этих печурках горело все, что только могло гореть. Но тепла от них не было никакого. Спать мы ложились одетыми и укутанными во все, что только можно было на себя натянуть, укрывались тоже чем только могли. Утром просыпаешься, а покрывало или одеяло покрыто инеем и трещит от мороза. Откинешь его с себя, а в ногах крысы... Пять-шесть штук, жирные такие, мясистые, лоснящиеся, последнее тепло у нас забирали. А могли и зажрать... Это было жутко страшно и противно.
В один из дней суровой блокадной зимы умерла бабушка Люды. Девочка с мамой остались вдвоем. Во время очередной бомбежки девочку взрывной волной выбросило из комнаты, со второго этажа. После полученных ранений не то что стоять, а даже сидеть она уже толком не могла. И вскоре, дойдя до крайней степени истощения, с дистрофией первой степени Людочка попала в больницу.
- Я помню, что лежала на кушетке, в темных очках, под какими-то лучами. Видимо, это было такое лечение, - делится воспоминаниями наша героиня. - Пробыла здесь полгода. Помню, рядом со мной в боксе лежал мальчик, нянечки звали его Сережей. Он уже даже не разговаривал. И вот в одну из ночей он умер. Его покрыли простыней, но до вечера не уносили. А я положила руки на его ножки и говорю: "Сережа, тебе теперь хорошо, ты ведь кушать уже не хочешь". Вот до чего мы дошли...
Находясь в больнице, Людочка по мере своих детских истощенных сил вносила вклад в общее дело Великой Победы - скатывала в рулончики постиранные бинты и делала ватные тампончики.
Время шло, день за днем люди боролись за жизнь и верили в победу, ждали. Все чаще Людочка слышала, как мама говорила соседке: "Клава, надо еще немного подождать, скоро все изменится, все будет хорошо. Мы победим".
В день полного снятия блокады на улицы города вышли все, кто мог двигаться.
- Люди были так счастливы, плакали, обнимались. И из орудий, которые защищали Ленинград, был дан праздничный салют.
И снова на глазах ветерана блестят слезы.


- Кто-то вышел в тот счастливый день на улицу из последних сил, - тихо говорит Людмила Константиновна. - Все вокруг плачут, смеются, а этот человек прислонился к стене и потихонечку опускается, сползает... Все, он никогда больше не встанет. И мама мне сказала: "Люда, запомни этот день на всю жизнь".
Постепенно, шаг за шагом, жизнь становилась полегче, увеличивалась норма хлеба, стали появляться какие-то продукты.
- А потом в один прекрасный день, уже после войны, в 1946 году, в моих руках оказалась целая буханка хлеба, это было что-то, - улыбается воспоминаниям ветеран. - Это был самый лучший подарок в моей жизни.
А одним из самых горьких моментов в жизни Люды стало то, что, будучи раненым, но оставшись в живых, после войны папа не вернулся в семью. В 1945-м, после Победы, мама с Людой узнали, что у него за Уралом уже есть другая семья и родились дети... Заново личную жизнь мама Людмилы уже не устроила, хоть и была совсем молодой женщиной: в 1941 году ей исполнилось всего лишь 29 лет.
Сама Людмила прожила всю жизнь в Ленинграде, затем - в Санкт-Петербурге, лишь некоторое время назад переехав в Бокситогорск. Любимая семья, работа - все было. И сегодня, в свои 84 года, Людмила Константиновна остается жизнерадостной, гостеприимной женщиной. Выглядит она значительно моложе своих лет, а еще у нее очень красивая, даже кокетливая улыбка. За ней Людмила Константиновна часто прячет слезы воспоминаний.
- Я очень хочу, чтобы никто в жизни, а особенно дети, никогда бы не пережили такого страха, голода, какие выпали нам, - на прощание говорит она. - Чтобы всегда у них был спокойный сон и его бы не прерывала никакая тревога. И чтобы на столе всегда было много еды.

Анна ТЮРИНА

На снимках: Людмила Константиновна Григорьева, 2021 год; Людмиле
19 лет; Людочке 4 года, май 1941 года; будущим родителям Люды Вере и Константину по 15 лет, фото 1926 года.

 

Фото Г. Ожегова и из личного архива Л. Григорьевой


Газета "Красная звезда" 2020г. - общественно-политическая газета Приозерского района выходит с 1940 года.
Официальный сайт: zvezda.press | Наша группа вк: priozerskzvezda
Проект реализован на средства медиагранта Ленинградской области